Психологи называют такой механизм идентификацией: мы «примеряем на себя» то, что происходит с другим человеком.
Как и многое в нас, способность к идентификации не заложена в нас от рождения. «Мама, сестрёнка дёргает меня за волосы! – Сынок, она ещё маленькая, она не знает, что тебе больно. – (детский крик из комнаты) – Мама, теперь она это знает!» Герой анекдота ошибается: маленький ребёнок ещё не способен понять, что другое существо способно испытывать боль – разумеется, это не значит, что малышу надо позволять дёргать за хвост кошку или кидать игрушками в брата или сестру: «нельзя» должно появляться раньше, чем понимание, «почему нельзя» (иначе «нельзя» не будет усвоено как непреложный закон).
Но всё-таки это детское чувство – «больно бывает только мне» – где-то в тёмных глубинах души остаётся в нас на всю жизнь… и потому «признать право на страдание» легче за тем, с кем легче себя идентифицировать.
Идентифицировать себя приятно с красивыми людьми – поэтому какая-нибудь «смазливая мордашка» может удостоиться всеобщего сочувствия, проливая слёзы по поводу потери любимых перчаток, в то время как человек с непривлекательной внешностью даже в случае серьёзного горя может рассчитывать разве что на «дежурные соболезнования». Особую роль в этом играет перенос физических свойств человека на его психологические качества: хрупкое телосложение ассоциируется с «душевной хрупкостью», тонкая талия – «с «тонкой душевной организацией», потому таким людям сочувствуют больше (в то время как человек плотного телосложения по определению считается «толстокожим» и потому не особенно достойным сочувствия).
Идентифицировать себя легко со «своим» человеком – т.е. принадлежащим к той же группе, к которой «я» причисляю себя. Такой группой может быть что угодно – начиная семьёй и кончая нацией. «Да лучше бы этому урманину на свет не родиться!» – говорит героиня «Повести древних лет» В.Иванова о человеке, за убийство которого придётся отвечать её сыну. А с каким пафосом гестаповец – персонаж фильма «17 мгновений весны» – обрекает на смерть новорождённого младенца: ради немецких женщин и детей!
Кстати, в этой же сцене мы наблюдаем другой пример идентификации – сослуживец этого «благородно-жестокого» субъекта, немец по имени Хельмут, проявляет-таки сочувствие к представительнице вражеского лагеря – настолько, что поднимает руку на своих… можно ли назвать это предательством?
Наверное, нет. Перед нами поистине поразительное явление – переход от идентификации себя с группой к идентификации себя с человечеством.
И именно такой идеал представляет нам Евангелие в виде притчи о добром самаритянине… когда человечество достигнет этого идеала, когда мы научимся сочувствовать кому угодно – «своему» или «чужому» – наступит предречённая героем братьев Вайнеров «эра милосердия»!