Надежда Ивановна Саврасова.
– Антихрист, он и есть Антихрист, – сказала старушка, со значением оглядев собеседниц. – Не иначе – конец света грядет.
– А каков он из себя, Антихрист ентот? – спросила одна из слушательниц старушки.
– Каков, каков… Ясное дело – черт с рогами. Во Франции живет. Ево еще, это, Апполионом кличут. Он уже там у себя, во Франции, войну затеял, так вскорости она на весь мир перекинется. А опосля – скорбь великая наступит и туга всем на земле живущим, а следом – и конец света…
– Нешто с ним никакого сладу нет? – спросила старушку с дрожью в голосе женщина лет сорока с небольшим.
– И-и, Анна Лексевна, – протянула с иронией старушка. – Кто ж с чертом-то, сладит. Только на Господа и уповать…
– А сказывают, он людей мучить любит – хлебом не корми. Будто непокорных воле его на огне жгет, а на тех, кто ему предаются – печать свою накладывает…
Сию интереснейшую и весьма поучительную беседу прервал детский всхлип. Все обернулись в сторону звуков: в уголке, сжавшись в комочек, плакала девочка лет двенадцати.
– Что с тобой, доченька? – подошла к ней Анна Алексеевна. – Напугали мы тебя? Ну, не плачь. Может, Господь и не допустит дожить нам до напастей сих.
– Ах, маменька, – отвечала девочка. – Не за то я плачу, что антихристовых мучений боюсь. Вот вы мне жития святых чли… Там мученики святые с радостью терпели мучения за веру и умирали за ради Христа с улыбкою…
Девочка посмотрела на мать, и крупные слезы снова потекли по ее щекам.
– А пошто плачешь тогда, Наденька? – ласково спросила Анна Алексеевна.
– Я боюсь, что Антихрист может разлучить нас, – ответила дочь и сделалась задумчивою. А еoе я боюсь быть рабою у врага Божия…
Этот разговор происходил в городке Алатыре тогдашней Симбирской губернии, отделившейся от губернии Казанской во второй половине 90-х годов XVIII столетия. Может, потому он так врезался в память Надежды Ивановны, что как бы определил смысл всего ее дальнейшего существования – «не быть рабою у врага Божия…».
Она родилась как прошенное и моленное, по ее собственным словам, у Бога дитя. Была четвертым рожденным в семье ребенком, однако первые трое появились на свет мертвыми, и отчаявшиеся отец с матерью дали обет, что если родится дочь, назвать ее Надеждою, ибо на Бога возлагали они надежду иметь детей и видеть их живыми.
И родилась дочь, и была названа Надеждою, и случилось это долгожданное в семье дворян Саврасовых событие в шестом часу пополудни 21 сентября 1783 года в городе Алатыре, что на реке Суре.
Отец Надежды, Иван Михайлович, происходил из дворян симбирских, кои до учреждения в 1775 году самостоятельной Симбирской губернии являлись дворянами губернии Казанской Симбирского уезда.
Был он некогда в военной службе, затем вышел в отставку и определился в службу гражданскую по судейской части. Состоянием владел Иван Михайлович весьма незначительным, посему дочь его никогда в роскоши не купалась, и особенного достатку в семье не было.
Как во многих дворянских семьях того времени, вся учеба Надежды составилась из домашнего воспитания, коим руководила ее мать, Анна Алексеевна, и первым и единственным наставником ее в науках был духовник их дома, тогдашний протоиерей Иван Иванович Милонов,
Естественно, с таким наставником, первым предметом изучаемых наук был закон Божий, а главными учебниками являлись не «Букварь» и «Арифметика», а Евангелие, Четьи-минеи, Псалтырь и Акафистник. Да, собственно, что еще нужно дворянской дочери: знать закон Божий, домоводство, четыре арифметических действия да читать-писать – ну и будет. Все остальное от – Лукавого.
Надо сказать, что дом Саврасовых был одним из самых почтенных и уважаемых в городе, и доступ в него имел не всякий и дворянин, проживающий в нем: Анна Алексеевна являлась женщиной правил строгих и была весьма разборчива в выборе знакомств для себя и для дочери. Тем самым, из списка знакомств автоматически выпадали молодые просвещенные дворяне, могущие составить хорошую партию ее дочери, но не отличающиеся особой религиозностью и не желающие, будучи наедине с Надеждой Ивановной, заниматься, например, только совместным чтением Псалтыря. А незнание обязательного в то время французского языка – что, конечно, нисколько не умоляло душевных дарований Наденьки – отпугивало он нее («необразованной») и многих неженатых мужчин в те немногочисленные выходы ее в «свет», кои разрешались Анной Алексеевной. И общалась Надежда Ивановна с архимандритами, иеромонахами, игуменьями и духовником Иваном Ивановичем, чего впрочем, и ей самой было достаточно: замуж, похоже, абы за кого, она не рвалась.
Как-то ей попалась книжка светских стихов: вздохи, переживания, любовь при луне, буря чувств, кипение страстей и тому подобное. И то ли автор стихов был бездарен, то ли слог был плоховат, однако – не понравилось. И уж никогда более руки Надежды Ивановны не держали подобных книжек, равно как и любовных романов, коими зачитывались ее сверстницы. Развитие ее шло в направлении ином. «Боже избави, – вспоминала Надежда Ивановна, – чтобы матушка позволила мне проспать воскресную или праздничную заутреню. За час еще до благовеста бывало встанет и разбудит меня… И не смей в церкви оглядываться на сторону, или переступать с ноги на ногу, и стоишь бывало всю заутреню, как вкопанная, не смея пошевелиться. В праздничные дни матушка имела обыкновение перед обеднею прочитывать дневное евангелие, и меня заставляла слушать; а после обедни, возвратясь домой, всегда спрашивала, что я запомнила из читанного в церкви Евангелия; если я не умела ничего пересказать, то матушка делала мне строгий выговор, и даже грозила лишить меня на следующий день праздничной службы, если я буду невнимательна к божественной службе; этого наказания я пуще всего боялась; и с каким бывало вниманием стоишь в церкви и слушаешь что поют и читают, чтобы матушка осталась довольна моим богомольем. За то, сколько у меня было радости и восхищения, если, бывало, заслужишь матушкину похвалу за свое доброе поведение в церкви, и в награду за то получишь от нее несколько копеек, чтобы положить в кошелек старосты». Обычай сей – не пропускать ни единой воскресной и праздничной служб – сохранился у Надежды Ивановны до самой смерти.
Родовое имение Анны Алексеевны, село Сара, давала доход весьма незначительный. Ныне на картах такового и не сыщешь. Однако помирает родной дядя Надежды, дворянин фамилии знатной и весьма древней – помещик Нефедьев, коий отказывает племяннице по своему духовному завещанию село Григорьево, крепкое и весьма доходное, да к тому же, всего в нескольких верстах от Сары. А Надежда Ивановна, к тридцати годам, хоть и была набожна и к благодеяниям весьма склонна, однако характер имела дюже жесткий – сказывалось ее длительное нахождение в незамужнем девическом состоянии, что, надо сказать, всегда накладывает определенный отпечаток на характер и внешний облик женщины.
Она быстро улучшила благосостояние и свое, и матери (Иван Михайлович к тому времени жил отдельно от них; не выдержал, очевидно, двух монашек в доме), ибо все торговые операции по продаже хлеба, который в больших количествах давало ее вновь приобретенное село Григорьево, производила сама, благо алатырские пристани были рядом. С приобретением села Григорьева и берет начало ее великая и не имеющая аналогов ни до, ни после нее, более чем полувековая благотворительная деятельность.
Началось с того, что Надежда Ивановна после каждой удачной торговой операции с григорьевским хлебом стала делать значительные вклады или денежные пожертвования в свою приходскую церковь села Сары.
В первой половине 20-х годов XIX столетия дела Саврасовых шли так хорошо, что надежда Ивановна приобретает во владение богатое село Кият Симбирской губернии Буинского уезда, на картах республики Татарстан уже имеющееся, ибо и доныне входит в Буинский район республики.
Стояло село на правом бережку Свияга реки и находилось аккурат между Буинском и Тетюшами. Сюда и переехали жить из родового села Сары Анна Алексеевна и Надежда Ивановна.
Надежда Ивановна стала часто бывать а Казани, и как богатая помещица была принята в самых лучших дворянских домах города. Она сдружилась с семейством Мусиных-Пушкиных, особенно с камергершей Евдокией Сергеевной, урожденной княжной Болховской, матерью героя Отечественной войны 1812 года и участника заграничных походов 1813-1815 годов Михаила Николаевича Мусина-Пушкина, с февраля 1827 года исполнявшего должность попечителя Казанского учебного округа. Она стала часто бывать в их доме, и через Евдокию Сергеевну познакомилась с прибывшим в 1828 году на Казанскую епархиальную кафедру архипастырем Филаретом, о высокой мудрости коего, простоте и доступности уже была весьма наслышана.
«Прием сделанный ей владыкою, его простая, но глубоко-мудрая беседа, – как писал журнал «Известия по Казанской епархии» от 1871 года за № 17, – превзошли ее ожидания; с сего времени она навсегда сделалась усерднейшею почитательницею преосвященного Филарета, и взаимно пользовалась и его святительским к себе расположением».
Надежда Ивановна продолжает жертвовать церквям и приходам. Сразу по приезду в село Кият, она затевает ремонт приходской церкви, за что преосвященный, побывав в селе в 1829 году, выразил ей благодарность и признание.
Окрыленная расположением Филарета, Надежда Ивановна, заручившись на то разрешениями, начинает строительство новых храмов во всех ее четырех селах: Кияте, Саре, Григорьеве и Муратове, доставшемся ей, очевидно, после смерти либо отца в 1826 году, либо матери в 1830-м. В селе этом нынешнего Кайбицкого района республики, а тогда принадлежавшего Свияжскому уезду, и доныне стоит, построенная в 1857 году на средства Надежды Ивановна архитектором Ф.И. Петонди «над прахом родителей ея, болярина Иоанна и болярыни Анны», Казанско-Богородицкая церковь.
После смерти матери она переезжает в Казань, и в 1834 году делает свое первое и далеко не последнее пожертвование городу: передает 3000 рублей в пользу Казанского Попечительства о бедных духовного звания. Это было целое состояние, на которое можно было прожить безбедно лет пять-семь, не считая «узаконенных» государством процентов ренты. Сие благодеяние, вкупе с ранее содеянными, имело весьма знаменательные последствия: Вседержитель посредством архиепископа Филарета не позволил развиться у Надежды Ивановны тяжелой болезни.
«Получив вследствие простуды жестокую ломоту с опухолью в ногах, – вспоминала позже Надежда Ивановна, – я отчаялась в своем выздоровлении; лучшие казанские врачи ничего не могли сделать для облегчения моей болезни, которая, видимо, обращалась в водяную».
Узнав о болезни одной из своей паствы, Филарет решает навестить ее, что, собственно, было в привычках этого замечательного главы Казанской епархии.
Он приехал к больной, расспросил ее о болезни и посоветовал усерднее молиться и более уповать на врача Небесного, нежели на лекарей земных, от коих и тогда, и теперь проку – чуть. А уходя, попросил ее проводить его.
– Да как же я провожу вас, преосвященный, коли даже пошевелить ногами не могу? – удивилась Саврасова.
– А ты попробуй, – сказал Владыка. – Авось, и получится с Божьей-то помощью.
Надежда Ивановна, почувствовав прилив каких-то неземных сил, приподнялась на постели и опустила ноги, чего долго не могла уже делать без посторонней помощи. Боли не было. Владыка стал прощаться, и Саврасова, неожиданно для себя, встала и проводила его до самых дверей, чувствуя большое облегчение в ногах. С этого дня она стала ходить и даже съездила в Воронеж и Киев поклониться Божиим угодникам. Это было настоящее чудо, кои свершаются с людьми, симпатичными Богу.
В 1836 году Казань простилась с Филаретом – он был вызван в Петербург для присутствия в Священном Синоде. Поручив Саврасову Евдокие Сергеевне Мусиной-Пушкиной и подарив Надежде Ивановне икону со Спасителем, он отбыл и увез с собой частичку ее души. Скоро Саврасовой стало скучно в Казани: шумный город с многочисленными жителями раздражал; балы, рауты и визиты, коими жило дворянское общество, никогда не прельщали старую деву, а игра в карты, так популярная в Казани, считалась Надеждой Ивановной игрищем бесовским, в чем она была совершенно недалека от истины. С новым архиепископом Казанским и Свияжским Владимиром, прибывшем в 1836 году из Чернигова, Саврасова не сблизилась, как когда-то с Филаретом, да и, собственно, трудно, а может, и незачем заводить новых друзей в 50 лет, ибо, обычно, ничего путного из такой дружбы, обычно, не выходит.
И Надежда Ивановна начинает поглядывать в сторону Свияжска: городок спокойный, уездный, жителей всего-то около двух с половиной тысяч, да и к селу Муратову ближе. А главное, похож был сей город Свияжск на большой монастырь, в коем дела богоугодные делать легче, да и к Богу ближе. И в начале 40-х годов собирает Надежда Ивановна свои манатки, прощается с Казанью, городом губернским, и отбывает на постоянное местожительство в Свияжск, городок уездный, коий имел в те времена три каменных дома, 260 домов деревянных, 6 богоугодных заведений, около 25 лавок на ветхом и запущенном Гостином дворе, 4 питейных дома, одну общественную баню, но зато: четыре монастыря, шесть приходских церквей и одну соборную, то есть менее 50 домов в одном церковном приходе. «Там больше церквей, нежели хороших домов», – так описала Александра Фукс город Свияжск в своей книге «Записки о чувашах и черемисах Казанской губернии», вышедшей в Казани в 1840 году. Именно в «свияжский» период жизни Надежды Ивановны Саврасовой были сделаны самые значительные и многочисленные ее пожертвования.
В 1841 году Надежда Ивановна своим «иждивением» выстроила для Христовых невест девичьего Иоанно-Предтеченского монастыря каменный двухэтажный корпус келий «на 12 саженях длины и 6 ширины». (Сажень – мера длины, равная 213 сантиметрам). Здание сие по сей день цело.
В 1842 году в монастырской церкви во имя «преподобного Сергия Радонежского чудотворца» Надежда Ивановна устроила новый вызолоченный иконостас, а на иконы на «царских вратах» храма одела серебряные оклады и ризы «84 пробы». Также серебряные ризы были сделаны ею еще на пять икон Сергиевского храма. Позже, в 1918-м оклады и ризы были «экспроприированы» для нужд Красной армии и всплыли в 20-30-х годах XX столетия на антикварных аукционах Парижа и Берлина.
В 1843 году Надежда Ивановна стала делать пожертвования и в Свияжский Успенско-Богородицкий мужской монастырь, который больше никогда не видел столь значительных вкладов, как были произведены для него великой благотворительницей за два с половиной десятилетия.
Сначала Саврасова произвела, скажем так, косметический ремонт храмов монастыря и обновила в них церковную утварь. Затем, в том же 1843 она устроила новую раку для мощей святителя Германа, основателя и первого архимандрита Успенского Богородицкого монастыря, ибо прежняя, изготовленная еще в 1696 году, пришла в ветхость и рассохлась. Новая рака была сделана из кипарисового дерева, обложена серебром и обита пунцовым бархатом. Именно ее – бархат даже не потерял первоначального цвета – вскрыли в 1922 году по решению ТатЦИКа новые свияжские власти перед закрытием монастыря.
Затем ею был исправлен и подновлен пятиярусный иконостас в Успенском соборе, позлащен балдахин над мощами святителя Германа и пять киотов. Еще Надежда Ивановна в том же году устроила три серебряные чеканной работы ризы на три образа в иконостасе Успенского собора и постоянно подновляла оклады и ризы икон монастыря.
Устройство раки святителю Герману стоило благотворительнице 2250 рублей, позолота иконостаса, балдахина и пяти киотов 1500 рублей, а все серебряные ризы – 6692 рубля. Итого пожалования Надежды Ивановны только в 1843 году и только Свияжскому мужскому монастырю составили 12742 рубля – сумма на то время весьма и весьма значительная.
В 1844 году Саврасова устроила в Германо-Митрофановской церкви монастыря новый трехъярусный иконостас с резными витыми колоннами и золотом. 26 сентября храм был освящен во имя святителей Германа Казанского и Митрофана Воронежского. Все обновления в этом храме стоили Надежде Ивановне 1944 рубля. После божественной литургии к архиепископу Владимиру, освящавшему храм, пришла депутация, состоящая из городского головы, городничего и некоторых почтенных граждан города. Депутация «словесно испрашивала у преосвященного благословения обратиться к благотворительнице г. Саврасовой насчет исправления градского собора, пришедшего тогда в крайнее во всех частях положение. Выслушав заявление городской депутации, владыка одобрил усердие граждан к своему собору, и, обратившись к г. Саврасовой, как прихожанке оного, предложил ее вниманию просьбу граждан, заметив, что в стечении настоящих обстоятельств он видит волю Божию. Движимая тем же усердием о благосостоянии св. Божиих церквей, – как писал один из номеров журнала «Известия по Казанской епархии», – г. Саврасова тут же беспрекословно согласилась на возобновление соборного в г. Свияжске храма, который действительно находился тогда в крайнем упадке».
Для реконструкции собора был привлечен ведущий губернский архитектор Ф.И. Петонди, построивший к тому времени в Казани здание городской Думы, центральный корпус Родионовского института Благородных девиц, несколько десятков городских особняков для знати и купцов и занятый в означенное время возведением углового здания «Казанского подворья», известного многим поколениям казанцев как гостиница «Казань». На исправление храма был составлен проект, и после утверждения его «высочайшей» инстанцией, работы начались. «По возобновлению собора, усердием и иждивением г-жи Саврасовой сделано было тогда следующее: 1) пристроены к храму два вышесказанные придела (Пресвятой Богородицы и Петропавловский – Л.Д.), кровля на всем храме покрыта железом и окрашена масляною краскою, стены извне отштукатурены и обелены, окна в алтаре главного храма и в куполе расширены, отчего свет внутри храма усилен вдвойне. 2) Внутри храма, в приделах устроены новые иконостасы и вызолочены на полимент, написаны вновь местные иконы в придельных храмах; старый в главном соборе иконостас…переделан… Стены внутри оштукатурены и окрашены, а фоны сводов в придельных храмах и в некоторых местах стены главного храма расписаны священно-историческими изображениями. 3) При входе в главный храм пристроены каменные – с правой стороны караулка, а с левой церковная кладовая». (Известия по Казанской епархии, 1871, № 20, стр. 619-620).
Кроме того, Надежда Ивановна сделала 10 серебряных риз на иконы, новую церковную утварь в необходимых количествах и 26 сентября, ровно через пять лет, в 1849 году храм был освящен новым Казанским архиепископом Григорием, сменившим на посту главы Казанской епархии в 1848 году Владимира.
Добрые дела имеют своеобразную особенность: чем больше о них кричишь, тем меньше они заметны и значимы. Настоящим добрым делам вредна широкая огласка, за них не требуют уважения и наград, они значимы уже сами по себе, и тем быстрее узнают о них люди и сведает Вседержитель, чем с меньшей помпой совершены сии благодеяния.
Не требовала признательности и Надежда Ивановна, и последние разговоры немногих, кои смели думать, что все благодеяния ее делаются из каких-либо личных выгод или тщеславия смолкли, когда Саврасова наотрез отказалась от какой-либо себе награды, что прочил архиепископ Григорий и даже собирался ходатайствовать о том перед Святейшим Синодом.
Не забывала она и девичий Иоанно-Предтеченский монастырь, с коего и начала свои благодеяния, переселившись в Свияжск.
В 1851 году она изготавливает на престол главного храма серебряное облачение, устраивает на монастырском дворе колодец в 18 сажен глубины и разводит фруктовый сад на монастырском погосте, от коего ныне остался один пшик. Зато территория монастыря – сплошной погост, устроенный в 30-е годы верными ленинцами с иезуитской доктриной «цель оправдывает средства», ибо превратилась обитель сия в тюрьму-каземат, а земли ее – в братские могилы.
Продолжает жертвовать Надежда Ивановна и главному городскому собору: устраивает иконы, льет колокол в 308 с лишним пудов, шьет облачения священникам, сооружает каменную с железной решеткой ограду, делает серебряные облачения на престолы, льет серебряные ризы… Всего в 1863-1870 годах Саврасовой только на соборный храм было потрачено 12 438 рублей – огромная сумма!
Помимо женского и мужского монастырей и соборной городской церкви, Надежда Ивановна в 1866 году слила колокол в 149 пудов с лишним, взорванный вместе с церковью в числе четырех Свияжских храмов, помешавших советской власти.
В 1868 году ее «иждивением» сооружены каменные с железной решеткою ограды для Софийской, Благовещенской и Царевоконстантиновской церквей. Кроме того, многие свияжские храмы получили и денежные пожертвования, как на благоустройство церквей, так и на содержание церковнослужителей.
Продолжала Надежда Ивановна жертвовать и Свяжскому мужскому монастырю, общая сумма благодеяний коему перевалила к середине 60-х годов XIX столетия за 23 тысячи рублей.
Не забывала Саврасова и губернскую Казань. Так, в 1852 году ею было сделано серебряное напрестольное облачение, стоящее «не менее 2 300 руб.» для девичьего Богородицкого монастыря. Через десять лет она пожертвовала Христовым невестам золотые священные сосуды, кресты и оклады на общую сумму 4 813 рублей. Она же в 1868 году пожертвовала казанскому Благовещенскому собору 3 000 рублей, а в 1869-м еще 1 600 на сооружение серебряного престола.
В течение 1851-1869 годов Саврасова сделала пожертвования церквям сел: Кият Буинского уезда, Владимирское и Эбалаки, Муратово, Новоспасское, что входило в состав Спасского уезда, Введенская слобода уезда Свияжского и в село Киртели Симбирского уезда Симбирской губернии.
И одному Богу известно, сколько Надежда Ивановна сделала денежных и вещевых благодеяний сиротам и бедным.
Надо сказать, что слава о ней, как о великой благодетельнице и благотворительнице разошлась по всей Казанской губернии и даже далее, и потянулись к ней разного рода просители: кто молил пожертвовать на храм, кто на приход, а кто просто просил вспоможения лично для себя. Чаяния посетителей она удовлетворяла не вдруг: вначале проверяла, насколько справедливы их просьбы и действительны их нужды. Разного рода аферистов определяла сразу, и дворовые ее взашей выгоняли таковых со двора, заказывая им накрепко забыть дорогу к ее дому.
Действительно нуждающимся жертвовала щедро, следуя раз и навсегда установленному ей самой для себя правилу: давать больше, чем бы хотелось дать. В последние годы стремилась быстро и в достаточных количествах помогать бедным храмам с малыми приходами, коим самим было никак не справиться с нищетой.
Не было случая, чтобы она не сдержала данного слова – черта, много говорящая о человеке и ставшая едва ли не аномальной в нынешнее время.
Говорят, она была вспыльчива, и ей приходилось постоянно усмирять себя, что давалось с большим трудом. Со своими людьми была строга, но справедлива, быстро умела распознать ложь и различить истинную привязанность от притворной.
Не терпела меж своими людьми пьянства, воровства и нищенства. За пьянство и воровство строго наказывала, однако, охотно помогала нуждающимся, особенно в случае неурожая, падежа скота, пожаров и иных напастях. «Раз случилось, – писали «Известия по Казанской епархии», – что в одном из ее имений вся деревня выгорела, и даже хлеб бывший в гумнах погорел. Узнав о несчастии, г-жа Саврасова спешит на помощь бедствующим. Зрелище пожара и слезы и старых и малых, припавших к коленам госпожи, тронули до того добрую помещицу, что она тут же распорядилась закупить несколько десятков плотов строевого лесу, раздала безвозмездно крестьянам лес, и деревня в тот же год обустроилась вновь. Один из крестьян бывшего ея имения, села Муратова, такой сделал о ней отзыв: «барыня наша хоть и много от нашей барщины нажила себе капиталу, за то нам же и отдала то, что от нас нажила, выстроив нам знатную каменную церковь, какой мы миром никогда бы не соорудили».
Однако годы брали свое. Еще с осени 1869 года она стала жаловаться на бессонницу и слабость. В середине марта 1870-го она стала готовиться к смерти: приняла таинство, приобщилась святых даров и 24 числа, выслушав молитву на исход души в полном сознании, мирно и спокойно отошла в мир иной. 27 марта покойницу отпели в главном Свияжском храме, коему в свое время немало благодетельствовала Саврасова. Стечение собравшихся воздать последнее целование усопшей было так велико, что храм едва вместил всех желающих. Уже давно «имя Саврасовой, – писали некрологи, – как благотворительницы храмов Божиих известно было не только во многих местах обширной России, но и во св. граде Иерусалиме и во св. горе Афонской, куда она также сделала щедрые вклады на пользу св. Храмов… Подобные боголюбцы, столь редкие, особенно в наш холодный усердием к Церкви Божией век, достойны того, чтобы память о них и их благодеяниях сохранялась в отдаленном потомстве, как урок истинного христианского благочестия».
Казалось, о ком, о ком, а уж о Надежде Ивановне Саврасовой, столь неоценимо много сделавшей для Бога и людей, действительно, будут помнить даже «в отдаленном потомстве», и имя сей благотворительницы будет незабвенно из века в век.
Однако, это только казалось…«Пусть ведает один Бог мои недостойныя и скудныя во имя Его приношения, да они и не мои собственно, а Божие же; а я только немощное орудие в деснице Его…»
Надежда Ивановна Саврасова.
– Антихрист, он и есть Антихрист, – сказала старушка, со значением оглядев собеседниц. – Не иначе – конец света грядет.
– А каков он из себя, Антихрист ентот? – спросила одна из слушательниц старушки.
– Каков, каков… Ясное дело – черт с рогами. Во Франции живет. Ево еще, это, Апполионом кличут. Он уже там у себя, во Франции, войну затеял, так вскорости она на весь мир перекинется. А опосля – скорбь великая наступит и туга всем на земле живущим, а следом – и конец света…
– Нешто с ним никакого сладу нет? – спросила старушку с дрожью в голосе женщина лет сорока с небольшим.
– И-и, Анна Лексевна, – протянула с иронией старушка. – Кто ж с чертом-то, сладит. Только на Господа и уповать…
– А сказывают, он людей мучить любит – хлебом не корми. Будто непокорных воле его на огне жгет, а на тех, кто ему предаются – печать свою накладывает…
Сию интереснейшую и весьма поучительную беседу прервал детский всхлип. Все обернулись в сторону звуков: в уголке, сжавшись в комочек, плакала девочка лет двенадцати.
– Что с тобой, доченька? – подошла к ней Анна Алексеевна. – Напугали мы тебя? Ну, не плачь. Может, Господь и не допустит дожить нам до напастей сих.
– Ах, маменька, – отвечала девочка. – Не за то я плачу, что антихристовых мучений боюсь. Вот вы мне жития святых чли… Там мученики святые с радостью терпели мучения за веру и умирали за ради Христа с улыбкою…
Девочка посмотрела на мать, и крупные слезы снова потекли по ее щекам.
– А пошто плачешь тогда, Наденька? – ласково спросила Анна Алексеевна.
– Я боюсь, что Антихрист может разлучить нас, – ответила дочь и сделалась задумчивою. А еoе я боюсь быть рабою у врага Божия…
Этот разговор происходил в городке Алатыре тогдашней Симбирской губернии, отделившейся от губернии Казанской во второй половине 90-х годов XVIII столетия. Может, потому он так врезался в память Надежды Ивановны, что как бы определил смысл всего ее дальнейшего существования – «не быть рабою у врага Божия…».
Она родилась как прошенное и моленное, по ее собственным словам, у Бога дитя. Была четвертым рожденным в семье ребенком, однако первые трое появились на свет мертвыми, и отчаявшиеся отец с матерью дали обет, что если родится дочь, назвать ее Надеждою, ибо на Бога возлагали они надежду иметь детей и видеть их живыми.
И родилась дочь, и была названа Надеждою, и случилось это долгожданное в семье дворян Саврасовых событие в шестом часу пополудни 21 сентября 1783 года в городе Алатыре, что на реке Суре.
Отец Надежды, Иван Михайлович, происходил из дворян симбирских, кои до учреждения в 1775 году самостоятельной Симбирской губернии являлись дворянами губернии Казанской Симбирского уезда.
Был он некогда в военной службе, затем вышел в отставку и определился в службу гражданскую по судейской части. Состоянием владел Иван Михайлович весьма незначительным, посему дочь его никогда в роскоши не купалась, и особенного достатку в семье не было.
Как во многих дворянских семьях того времени, вся учеба Надежды составилась из домашнего воспитания, коим руководила ее мать, Анна Алексеевна, и первым и единственным наставником ее в науках был духовник их дома, тогдашний протоиерей Иван Иванович Милонов,
Естественно, с таким наставником, первым предметом изучаемых наук был закон Божий, а главными учебниками являлись не «Букварь» и «Арифметика», а Евангелие, Четьи-минеи, Псалтырь и Акафистник. Да, собственно, что еще нужно дворянской дочери: знать закон Божий, домоводство, четыре арифметических действия да читать-писать – ну и будет. Все остальное от – Лукавого.
Надо сказать, что дом Саврасовых был одним из самых почтенных и уважаемых в городе, и доступ в него имел не всякий и дворянин, проживающий в нем: Анна Алексеевна являлась женщиной правил строгих и была весьма разборчива в выборе знакомств для себя и для дочери. Тем самым, из списка знакомств автоматически выпадали молодые просвещенные дворяне, могущие составить хорошую партию ее дочери, но не отличающиеся особой религиозностью и не желающие, будучи наедине с Надеждой Ивановной, заниматься, например, только совместным чтением Псалтыря. А незнание обязательного в то время французского языка – что, конечно, нисколько не умоляло душевных дарований Наденьки – отпугивало он нее («необразованной») и многих неженатых мужчин в те немногочисленные выходы ее в «свет», кои разрешались Анной Алексеевной. И общалась Надежда Ивановна с архимандритами, иеромонахами, игуменьями и духовником Иваном Ивановичем, чего впрочем, и ей самой было достаточно: замуж, похоже, абы за кого, она не рвалась.
Как-то ей попалась книжка светских стихов: вздохи, переживания, любовь при луне, буря чувств, кипение страстей и тому подобное. И то ли автор стихов был бездарен, то ли слог был плоховат, однако – не понравилось. И уж никогда более руки Надежды Ивановны не держали подобных книжек, равно как и любовных романов, коими зачитывались ее сверстницы. Развитие ее шло в направлении ином. «Боже избави, – вспоминала Надежда Ивановна, – чтобы матушка позволила мне проспать воскресную или праздничную заутреню. За час еще до благовеста бывало встанет и разбудит меня… И не смей в церкви оглядываться на сторону, или переступать с ноги на ногу, и стоишь бывало всю заутреню, как вкопанная, не смея пошевелиться. В праздничные дни матушка имела обыкновение перед обеднею прочитывать дневное евангелие, и меня заставляла слушать; а после обедни, возвратясь домой, всегда спрашивала, что я запомнила из читанного в церкви Евангелия; если я не умела ничего пересказать, то матушка делала мне строгий выговор, и даже грозила лишить меня на следующий день праздничной службы, если я буду невнимательна к божественной службе; этого наказания я пуще всего боялась; и с каким бывало вниманием стоишь в церкви и слушаешь что поют и читают, чтобы матушка осталась довольна моим богомольем. За то, сколько у меня было радости и восхищения, если, бывало, заслужишь матушкину похвалу за свое доброе поведение в церкви, и в награду за то получишь от нее несколько копеек, чтобы положить в кошелек старосты». Обычай сей – не пропускать ни единой воскресной и праздничной служб – сохранился у Надежды Ивановны до самой смерти.
Родовое имение Анны Алексеевны, село Сара, давала доход весьма незначительный. Ныне на картах такового и не сыщешь. Однако помирает родной дядя Надежды, дворянин фамилии знатной и весьма древней – помещик Нефедьев, коий отказывает племяннице по своему духовному завещанию село Григорьево, крепкое и весьма доходное, да к тому же, всего в нескольких верстах от Сары. А Надежда Ивановна, к тридцати годам, хоть и была набожна и к благодеяниям весьма склонна, однако характер имела дюже жесткий – сказывалось ее длительное нахождение в незамужнем девическом состоянии, что, надо сказать, всегда накладывает определенный отпечаток на характер и внешний облик женщины.
Она быстро улучшила благосостояние и свое, и матери (Иван Михайлович к тому времени жил отдельно от них; не выдержал, очевидно, двух монашек в доме), ибо все торговые операции по продаже хлеба, который в больших количествах давало ее вновь приобретенное село Григорьево, производила сама, благо алатырские пристани были рядом. С приобретением села Григорьева и берет начало ее великая и не имеющая аналогов ни до, ни после нее, более чем полувековая благотворительная деятельность.
Началось с того, что Надежда Ивановна после каждой удачной торговой операции с григорьевским хлебом стала делать значительные вклады или денежные пожертвования в свою приходскую церковь села Сары.
В первой половине 20-х годов XIX столетия дела Саврасовых шли так хорошо, что надежда Ивановна приобретает во владение богатое село Кият Симбирской губернии Буинского уезда, на картах республики Татарстан уже имеющееся, ибо и доныне входит в Буинский район республики.
Стояло село на правом бережку Свияга реки и находилось аккурат между Буинском и Тетюшами. Сюда и переехали жить из родового села Сары Анна Алексеевна и Надежда Ивановна.
Надежда Ивановна стала часто бывать а Казани, и как богатая помещица была принята в самых лучших дворянских домах города. Она сдружилась с семейством Мусиных-Пушкиных, особенно с камергершей Евдокией Сергеевной, урожденной княжной Болховской, матерью героя Отечественной войны 1812 года и участника заграничных походов 1813-1815 годов Михаила Николаевича Мусина-Пушкина, с февраля 1827 года исполнявшего должность попечителя Казанского учебного округа. Она стала часто бывать в их доме, и через Евдокию Сергеевну познакомилась с прибывшим в 1828 году на Казанскую епархиальную кафедру архипастырем Филаретом, о высокой мудрости коего, простоте и доступности уже была весьма наслышана.
«Прием сделанный ей владыкою, его простая, но глубоко-мудрая беседа, – как писал журнал «Известия по Казанской епархии» от 1871 года за № 17, – превзошли ее ожидания; с сего времени она навсегда сделалась усерднейшею почитательницею преосвященного Филарета, и взаимно пользовалась и его святительским к себе расположением».
Надежда Ивановна продолжает жертвовать церквям и приходам. Сразу по приезду в село Кият, она затевает ремонт приходской церкви, за что преосвященный, побывав в селе в 1829 году, выразил ей благодарность и признание.
Окрыленная расположением Филарета, Надежда Ивановна, заручившись на то разрешениями, начинает строительство новых храмов во всех ее четырех селах: Кияте, Саре, Григорьеве и Муратове, доставшемся ей, очевидно, после смерти либо отца в 1826 году, либо матери в 1830-м. В селе этом нынешнего Кайбицкого района республики, а тогда принадлежавшего Свияжскому уезду, и доныне стоит, построенная в 1857 году на средства Надежды Ивановна архитектором Ф.И. Петонди «над прахом родителей ея, болярина Иоанна и болярыни Анны», Казанско-Богородицкая церковь.
После смерти матери она переезжает в Казань, и в 1834 году делает свое первое и далеко не последнее пожертвование городу: передает 3000 рублей в пользу Казанского Попечительства о бедных духовного звания. Это было целое состояние, на которое можно было прожить безбедно лет пять-семь, не считая «узаконенных» государством процентов ренты. Сие благодеяние, вкупе с ранее содеянными, имело весьма знаменательные последствия: Вседержитель посредством архиепископа Филарета не позволил развиться у Надежды Ивановны тяжелой болезни.
«Получив вследствие простуды жестокую ломоту с опухолью в ногах, – вспоминала позже Надежда Ивановна, – я отчаялась в своем выздоровлении; лучшие казанские врачи ничего не могли сделать для облегчения моей болезни, которая, видимо, обращалась в водяную».
Узнав о болезни одной из своей паствы, Филарет решает навестить ее, что, собственно, было в привычках этого замечательного главы Казанской епархии.
Он приехал к больной, расспросил ее о болезни и посоветовал усерднее молиться и более уповать на врача Небесного, нежели на лекарей земных, от коих и тогда, и теперь проку – чуть. А уходя, попросил ее проводить его.
– Да как же я провожу вас, преосвященный, коли даже пошевелить ногами не могу? – удивилась Саврасова.
– А ты попробуй, – сказал Владыка. – Авось, и получится с Божьей-то помощью.
Надежда Ивановна, почувствовав прилив каких-то неземных сил, приподнялась на постели и опустила ноги, чего долго не могла уже делать без посторонней помощи. Боли не было. Владыка стал прощаться, и Саврасова, неожиданно для себя, встала и проводила его до самых дверей, чувствуя большое облегчение в ногах. С этого дня она стала ходить и даже съездила в Воронеж и Киев поклониться Божиим угодникам. Это было настоящее чудо, кои свершаются с людьми, симпатичными Богу.
В 1836 году Казань простилась с Филаретом – он был вызван в Петербург для присутствия в Священном Синоде. Поручив Саврасову Евдокие Сергеевне Мусиной-Пушкиной и подарив Надежде Ивановне икону со Спасителем, он отбыл и увез с собой частичку ее души. Скоро Саврасовой стало скучно в Казани: шумный город с многочисленными жителями раздражал; балы, рауты и визиты, коими жило дворянское общество, никогда не прельщали старую деву, а игра в карты, так популярная в Казани, считалась Надеждой Ивановной игрищем бесовским, в чем она была совершенно недалека от истины. С новым архиепископом Казанским и Свияжским Владимиром, прибывшем в 1836 году из Чернигова, Саврасова не сблизилась, как когда-то с Филаретом, да и, собственно, трудно, а может, и незачем заводить новых друзей в 50 лет, ибо, обычно, ничего путного из такой дружбы, обычно, не выходит.
И Надежда Ивановна начинает поглядывать в сторону Свияжска: городок спокойный, уездный, жителей всего-то около двух с половиной тысяч, да и к селу Муратову ближе. А главное, похож был сей город Свияжск на большой монастырь, в коем дела богоугодные делать легче, да и к Богу ближе. И в начале 40-х годов собирает Надежда Ивановна свои манатки, прощается с Казанью, городом губернским, и отбывает на постоянное местожительство в Свияжск, городок уездный, коий имел в те времена три каменных дома, 260 домов деревянных, 6 богоугодных заведений, около 25 лавок на ветхом и запущенном Гостином дворе, 4 питейных дома, одну общественную баню, но зато: четыре монастыря, шесть приходских церквей и одну соборную, то есть менее 50 домов в одном церковном приходе. «Там больше церквей, нежели хороших домов», – так описала Александра Фукс город Свияжск в своей книге «Записки о чувашах и черемисах Казанской губернии», вышедшей в Казани в 1840 году. Именно в «свияжский» период жизни Надежды Ивановны Саврасовой были сделаны самые значительные и многочисленные ее пожертвования.
В 1841 году Надежда Ивановна своим «иждивением» выстроила для Христовых невест девичьего Иоанно-Предтеченского монастыря каменный двухэтажный корпус келий «на 12 саженях длины и 6 ширины». (Сажень – мера длины, равная 213 сантиметрам). Здание сие по сей день цело.
В 1842 году в монастырской церкви во имя «преподобного Сергия Радонежского чудотворца» Надежда Ивановна устроила новый вызолоченный иконостас, а на иконы на «царских вратах» храма одела серебряные оклады и ризы «84 пробы». Также серебряные ризы были сделаны ею еще на пять икон Сергиевского храма. Позже, в 1918-м оклады и ризы были «экспроприированы» для нужд Красной армии и всплыли в 20-30-х годах XX столетия на антикварных аукционах Парижа и Берлина.
В 1843 году Надежда Ивановна стала делать пожертвования и в Свияжский Успенско-Богородицкий мужской монастырь, который больше никогда не видел столь значительных вкладов, как были произведены для него великой благотворительницей за два с половиной десятилетия.
Сначала Саврасова произвела, скажем так, косметический ремонт храмов монастыря и обновила в них церковную утварь. Затем, в том же 1843 она устроила новую раку для мощей святителя Германа, основателя и первого архимандрита Успенского Богородицкого монастыря, ибо прежняя, изготовленная еще в 1696 году, пришла в ветхость и рассохлась. Новая рака была сделана из кипарисового дерева, обложена серебром и обита пунцовым бархатом. Именно ее – бархат даже не потерял первоначального цвета – вскрыли в 1922 году по решению ТатЦИКа новые свияжские власти перед закрытием монастыря.
Затем ею был исправлен и подновлен пятиярусный иконостас в Успенском соборе, позлащен балдахин над мощами святителя Германа и пять киотов. Еще Надежда Ивановна в том же году устроила три серебряные чеканной работы ризы на три образа в иконостасе Успенского собора и постоянно подновляла оклады и ризы икон монастыря.
Устройство раки святителю Герману стоило благотворительнице 2250 рублей, позолота иконостаса, балдахина и пяти киотов 1500 рублей, а все серебряные ризы – 6692 рубля. Итого пожалования Надежды Ивановны только в 1843 году и только Свияжскому мужскому монастырю составили 12742 рубля – сумма на то время весьма и весьма значительная.
В 1844 году Саврасова устроила в Германо-Митрофановской церкви монастыря новый трехъярусный иконостас с резными витыми колоннами и золотом. 26 сентября храм был освящен во имя святителей Германа Казанского и Митрофана Воронежского. Все обновления в этом храме стоили Надежде Ивановне 1944 рубля. После божественной литургии к архиепископу Владимиру, освящавшему храм, пришла депутация, состоящая из городского головы, городничего и некоторых почтенных граждан города. Депутация «словесно испрашивала у преосвященного благословения обратиться к благотворительнице г. Саврасовой насчет исправления градского собора, пришедшего тогда в крайнее во всех частях положение. Выслушав заявление городской депутации, владыка одобрил усердие граждан к своему собору, и, обратившись к г. Саврасовой, как прихожанке оного, предложил ее вниманию просьбу граждан, заметив, что в стечении настоящих обстоятельств он видит волю Божию. Движимая тем же усердием о благосостоянии св. Божиих церквей, – как писал один из номеров журнала «Известия по Казанской епархии», – г. Саврасова тут же беспрекословно согласилась на возобновление соборного в г. Свияжске храма, который действительно находился тогда в крайнем упадке».
Для реконструкции собора был привлечен ведущий губернский архитектор Ф.И. Петонди, построивший к тому времени в Казани здание городской Думы, центральный корпус Родионовского института Благородных девиц, несколько десятков городских особняков для знати и купцов и занятый в означенное время возведением углового здания «Казанского подворья», известного многим поколениям казанцев как гостиница «Казань». На исправление храма был составлен проект, и после утверждения его «высочайшей» инстанцией, работы начались. «По возобновлению собора, усердием и иждивением г-жи Саврасовой сделано было тогда следующее: 1) пристроены к храму два вышесказанные придела (Пресвятой Богородицы и Петропавловский – Л.Д.), кровля на всем храме покрыта железом и окрашена масляною краскою, стены извне отштукатурены и обелены, окна в алтаре главного храма и в куполе расширены, отчего свет внутри храма усилен вдвойне. 2) Внутри храма, в приделах устроены новые иконостасы и вызолочены на полимент, написаны вновь местные иконы в придельных храмах; старый в главном соборе иконостас…переделан… Стены внутри оштукатурены и окрашены, а фоны сводов в придельных храмах и в некоторых местах стены главного храма расписаны священно-историческими изображениями. 3) При входе в главный храм пристроены каменные – с правой стороны караулка, а с левой церковная кладовая». (Известия по Казанской епархии, 1871, № 20, стр. 619-620).
Кроме того, Надежда Ивановна сделала 10 серебряных риз на иконы, новую церковную утварь в необходимых количествах и 26 сентября, ровно через пять лет, в 1849 году храм был освящен новым Казанским архиепископом Григорием, сменившим на посту главы Казанской епархии в 1848 году Владимира.
Добрые дела имеют своеобразную особенность: чем больше о них кричишь, тем меньше они заметны и значимы. Настоящим добрым делам вредна широкая огласка, за них не требуют уважения и наград, они значимы уже сами по себе, и тем быстрее узнают о них люди и сведает Вседержитель, чем с меньшей помпой совершены сии благодеяния.
Не требовала признательности и Надежда Ивановна, и последние разговоры немногих, кои смели думать, что все благодеяния ее делаются из каких-либо личных выгод или тщеславия смолкли, когда Саврасова наотрез отказалась от какой-либо себе награды, что прочил архиепископ Григорий и даже собирался ходатайствовать о том перед Святейшим Синодом.
Не забывала она и девичий Иоанно-Предтеченский монастырь, с коего и начала свои благодеяния, переселившись в Свияжск.
В 1851 году она изготавливает на престол главного храма серебряное облачение, устраивает на монастырском дворе колодец в 18 сажен глубины и разводит фруктовый сад на монастырском погосте, от коего ныне остался один пшик. Зато территория монастыря – сплошной погост, устроенный в 30-е годы верными ленинцами с иезуитской доктриной «цель оправдывает средства», ибо превратилась обитель сия в тюрьму-каземат, а земли ее – в братские могилы.
Продолжает жертвовать Надежда Ивановна и главному городскому собору: устраивает иконы, льет колокол в 308 с лишним пудов, шьет облачения священникам, сооружает каменную с железной решеткой ограду, делает серебряные облачения на престолы, льет серебряные ризы… Всего в 1863-1870 годах Саврасовой только на соборный храм было потрачено 12 438 рублей – огромная сумма!
Помимо женского и мужского монастырей и соборной городской церкви, Надежда Ивановна в 1866 году слила колокол в 149 пудов с лишним, взорванный вместе с церковью в числе четырех Свияжских храмов, помешавших советской власти.
В 1868 году ее «иждивением» сооружены каменные с железной решеткою ограды для Софийской, Благовещенской и Царевоконстантиновской церквей. Кроме того, многие свияжские храмы получили и денежные пожертвования, как на благоустройство церквей, так и на содержание церковнослужителей.
Продолжала Надежда Ивановна жертвовать и Свяжскому мужскому монастырю, общая сумма благодеяний коему перевалила к середине 60-х годов XIX столетия за 23 тысячи рублей.
Не забывала Саврасова и губернскую Казань. Так, в 1852 году ею было сделано серебряное напрестольное облачение, стоящее «не менее 2 300 руб.» для девичьего Богородицкого монастыря. Через десять лет она пожертвовала Христовым невестам золотые священные сосуды, кресты и оклады на общую сумму 4 813 рублей. Она же в 1868 году пожертвовала казанскому Благовещенскому собору 3 000 рублей, а в 1869-м еще 1 600 на сооружение серебряного престола.
В течение 1851-1869 годов Саврасова сделала пожертвования церквям сел: Кият Буинского уезда, Владимирское и Эбалаки, Муратово, Новоспасское, что входило в состав Спасского уезда, Введенская слобода уезда Свияжского и в село Киртели Симбирского уезда Симбирской губернии.
И одному Богу известно, сколько Надежда Ивановна сделала денежных и вещевых благодеяний сиротам и бедным.
Надо сказать, что слава о ней, как о великой благодетельнице и благотворительнице разошлась по всей Казанской губернии и даже далее, и потянулись к ней разного рода просители: кто молил пожертвовать на храм, кто на приход, а кто просто просил вспоможения лично для себя. Чаяния посетителей она удовлетворяла не вдруг: вначале проверяла, насколько справедливы их просьбы и действительны их нужды. Разного рода аферистов определяла сразу, и дворовые ее взашей выгоняли таковых со двора, заказывая им накрепко забыть дорогу к ее дому.
Действительно нуждающимся жертвовала щедро, следуя раз и навсегда установленному ей самой для себя правилу: давать больше, чем бы хотелось дать. В последние годы стремилась быстро и в достаточных количествах помогать бедным храмам с малыми приходами, коим самим было никак не справиться с нищетой.
Не было случая, чтобы она не сдержала данного слова – черта, много говорящая о человеке и ставшая едва ли не аномальной в нынешнее время.
Говорят, она была вспыльчива, и ей приходилось постоянно усмирять себя, что давалось с большим трудом. Со своими людьми была строга, но справедлива, быстро умела распознать ложь и различить истинную привязанность от притворной.
Не терпела меж своими людьми пьянства, воровства и нищенства. За пьянство и воровство строго наказывала, однако, охотно помогала нуждающимся, особенно в случае неурожая, падежа скота, пожаров и иных напастях. «Раз случилось, – писали «Известия по Казанской епархии», – что в одном из ее имений вся деревня выгорела, и даже хлеб бывший в гумнах погорел. Узнав о несчастии, г-жа Саврасова спешит на помощь бедствующим. Зрелище пожара и слезы и старых и малых, припавших к коленам госпожи, тронули до того добрую помещицу, что она тут же распорядилась закупить несколько десятков плотов строевого лесу, раздала безвозмездно крестьянам лес, и деревня в тот же год обустроилась вновь. Один из крестьян бывшего ея имения, села Муратова, такой сделал о ней отзыв: «барыня наша хоть и много от нашей барщины нажила себе капиталу, за то нам же и отдала то, что от нас нажила, выстроив нам знатную каменную церковь, какой мы миром никогда бы не соорудили».
Однако годы брали свое. Еще с осени 1869 года она стала жаловаться на бессонницу и слабость. В середине марта 1870-го она стала готовиться к смерти: приняла таинство, приобщилась святых даров и 24 числа, выслушав молитву на исход души в полном сознании, мирно и спокойно отошла в мир иной. 27 марта покойницу отпели в главном Свияжском храме, коему в свое время немало благодетельствовала Саврасова. Стечение собравшихся воздать последнее целование усопшей было так велико, что храм едва вместил всех желающих. Уже давно «имя Саврасовой, – писали некрологи, – как благотворительницы храмов Божиих известно было не только во многих местах обширной России, но и во св. граде Иерусалиме и во св. горе Афонской, куда она также сделала щедрые вклады на пользу св. Храмов… Подобные боголюбцы, столь редкие, особенно в наш холодный усердием к Церкви Божией век, достойны того, чтобы память о них и их благодеяниях сохранялась в отдаленном потомстве, как урок истинного христианского благочестия».
Казалось, о ком, о ком, а уж о Надежде Ивановне Саврасовой, столь неоценимо много сделавшей для Бога и людей, действительно, будут помнить даже «в отдаленном потомстве», и имя сей благотворительницы будет незабвенно из века в век.
Однако, это только казалось…
