Сафа был правнуком родоначальника крымской династии Гиреев хана Хаджи Гирея и сыном царевича Фатыха. Родился он во второй половине 1510 года и был любимым племянником «знаменитого для мира и веры великого воителя» альгази Сахиба, которому, собственно, и был обязан казанским престолом: Сахиб летом 1524 года, в надежде пробить себе путь к престолу в Бахчисарае, оставил Казань и вернулся в Крым, посадив на Казанское ханство 13-летнего Сафу и поручив присматривать за ним аталыку Талышу и улану Апаю, воеводе умному, опытному и удачливому.
Сахиб знал, кого оставить воспитателем племянника. Талыш отлично владел конем, копьем и саблей, знал тонкости дипломатических интриг, имел философский склад ума, а потому не по летам был мудр и умел использовать собственный жизненный опыт и себе, и ученику во благо. А Большой Воевода улан Апай разорял приграничные русские городки, пополняя ханскую казну звонкой монетой, а ханские службы – умельцами-полоняниками, которых Апай сотнями приводил из военных походов.
Однажды улан подарил Сафе, уже женатому на дочери ногайского мурзы Мамая, наложницу – русскую княжну Марию. Она была примерно одного возраста с ханом, и Сафа очень привязался к ней, сделав впоследствии своей «законной» женой и имея от нее детей.
Сторонники союза с Москвой, потерявшие должности и отторгнутые от Большой Кормушки, в конце концов, составили заговор и снеслись с великим князем Василием Ивановичем. «Завеса упала с глаз наших, – писали они ему в одном из своих посланий. – Хотим прибывать с тобою в дружбе…».
Василий Иванович послал на Казань полки и отписал заговорщикам, что ежели они вернут на ханский престол касимовского царевича Шах-Али, то быть Москве и Казани в дружбе великой и союзе, а он, де, великий князь, землю казанскую будет завсегда жаловать и обижать никому не даст…
Весной 1530 года «страшное многочисленное войско, – как писал в своей «Истории государства Российского» Николай Михайлович Карамзин, – в судах и берегом выступило… из Нижнего к Казани…». Тридцать самых лучших московских воевод со своими полками шли на ханскую столицу, дабы сбросить с ее престола ненавистного им Сафу и посадить в Казани своего ставленника, чтоб княжил он в интересах Москвы, смотрел в рот великому князю и полностью был «в его воле».
Сафа Гирей, узнав от своих лазутчиков, что идет на Казань великая рать, стал собирать ополчение и попросил помощи у тестя. Тот прислал из своих улусов войско в 30 тысяч сабель. Одновременно хан выстроил посадские стены «крепки и велики, с камением и з землею», замкнув их кольцом к стенам кремля и вырыв вокруг них глубокие рвы.
Половину лета стояла московская рать под стенами Казани, отражая вылазки осажденных. «Казанцы, ободряемые царем, не боялись смерти, – писал Карамзин, – но, изъявляя удивительную храбрость днем, не умели быть осторожными ночью».
15 июля, ночью, воинам князя Оболенского удалось поджечь посад. На рассвете вся рать пошла на приступ. «И проломиша вся врата острогу, и сецаху казанцев… И тако взяша крепкий острог и сожгоша, и посады погоревша все», – писал автор «Казанской истории». Сафа Гирею с верными крымцами и женами удается пробиться через русские полки, получив несколько ранений. Он уходит в ногайские степи, а затем перебирается к дядьям, в Крым.
Упустив хана, московские воеводы соглашаются на предложенное казанцами перемирие, прельстившись, как писали летописи, на их богатые дары – взятка всегда и во все века, кроме, разве что, гиперборейских, решала многие, на первый взгляд, неразрешимые вопросы. И Василий Иванович сажает на казанский престол касимовского царевича Джан-Али, «младу сущу, 15-ти лет, кротку и тиху».
Похоже, сей хан никакого участия в управлении государством не принимал. Его подпаивали, дарили ему наложниц, и большую часть времени он проводил с ними в своей загородной резиденции на реке Ичке – притоке Казанки, – где 26 сентября 1536 года, в одном из чуланов дворца он и был благополучно удавлен заговорщиками, решившими вернуть Казань Сафа Гирею. А что: великий князь Василий Иванович уже умер, и отчитываться стало не перед кем…
Не водица, но кровь Гиреев текла в жилах Сафы; бурлила, кипела и звала от мягких подушек и сладкой халвы к звону сабель и дыму походных костров.
Сев на казанский престол вновь, Сафа в январе 1536 года сжег Балахну…
Летом 1536 – разорил костромские земли…
В январе 1537-го – дошел до Мурома, спалив его предместья и захватив великий полон… А на Москве лаялись и резались ножами за боярское первенство при малолетнем Иване IV князья Шуйские, Бельские, Оболенские, Глинские…
Умер Сафа Гирей в марте 1549-го. Сказывали на Казани, будто ранил его смертельно ножом убийца, посланный уланом Кошчаком, имевшим известные виды на одну из его жен именем Сююмбике. Говорили даже, будто опоила его отравою сама ханбике, подсыпав крысиного яду в айран, напиток ханский.
Казанский летописец написал в своей «Казанской истории», что, подвыпив, Сафа, при купании, упал и ударился «во умывальный теремец главою своею… и оттого умре того же дни», успев, однако, поручить «царство меньшой царице своей Нагаянине», то есть Сююмбике.
Надо полагать, что все было и много сложней, и много проще. Возможно, без дыма походных костров, сабельного звона и победных криков воинов-джигитов быстро состарилось сердце Сафы-воителя. И умер Сафа Гирей тихо, на своей постели, как сказали бы много позже, от удара сердечного…
