Появилась эта икона в стенах главного губернского храма в конце 1881 года, когда сам самарский губернатор Александр Дмитриевич Свербеев подарил ее собору в лице его настоятеля. Икона до того понравилась благочинному, что он счел необходимым поблагодарить губернатора специальным письмом, как за сам факт подарка, так и за «великое художество иконы, пред которою было отслужено благодарственное Господу Богу молебствие о здравии и многолетии всех православных христиан и писавшаго икону раба Божия Григория». («Казанския Губернския Ведомости», 1883, №43, стр.4.)
Икона, особенно в первые дни ее появления в храме, привлекала особое внимание. Дело в том, что «писавший икону раб Божий Григорий» был живописцем-самоучкой и калекой от рождения.
– Как, вы разве этого не знаете? – спрашивали всеведущие старушки-богомолки впервые посещающих собор. – Да как же! Ведь енту икону безрукий рисовал!
– Как безрукий? – удивлялись те. – Он что, ногами иконы пишет?
– А у него и ног нетути. Он зубами рисует!
Автор этой иконы, действительно, писал ее зубами, точнее, кистью, зажатой в зубах. Причем он был «правшой» – работал, либо держа кисть прямо передними зубами, либо держа кисть наискосок правыми коренными. Левыми коренными зубами он работать не мог…
Живописец-«правша» Григорий Николаевич Журавлев родился в пятницу, накануне «всеядной недели» в январе 1860 года в селе Утеевке, Утеевской волости, Буздицкого уезда, Самарской губернии. Семья Журавлевых ликовала: двое их сыновей умерли в младенчестве, и народившийся Григорий был их единственной надеждой стать опорой в их старости.
30 января, в день Собора Трех Крестителей, в честь одного из которых, а именно Григория Богослова младенец и получил имя Григорий, были крестины, которые счастливые родители отпраздновали весьма лихо: пиво и брага лилась рекой. Только через несколько дней, когда сошел хмель, родители заметили, что у ребенка что-то неладно с ручками и ножками. Они просто не шевелились.
Пошли к «батюшке», но тот лишь посоветовал обратиться к уездному доктору. Доктор вскоре приехал в Утеевку сам и осмотрел ребенка, уверив отца, что это, де, у малых детей бывает и со временем, чай, пройдет.
Не прошло. Григорий рос, а руки-ноги оставались такими же крошечными, как у грудных детей.
Когда Грише шел четвертый год, отец взял его с собой с оказией в Самару, – Журавлев вез в город хлеб и намеревался показать сына губернским докторам. Их вердикт поверг его в отчаяние.
– Вылечить это никак нельзя, – сказали ему доктора. – Руки и ноги у вашего сына «сохлые», и докторской науке не известно, как сие положение поправлять.
Особенно жалели Гришу дед с бабкой. В конце концов, они взяли внука к себе, дабы, как говорили они односельчанам «не утруждал он отца с матерью».
Гриша рос разговорчивым и смышленым. Не единожды лила по сему поводу слезы бабка, сетуя на Бога, что не дал он такому умному и развитому дитяте телесного здоровья. Не раз скатывалась в бороду скупая слеза деда…
На шестом году жизни Гриши случилось происшествие, повлиявшее на всю его судьбу и как-то компенсирующее его телесный ущерб.
Как-то летом он был взят бабушкой к обедне, а по возвращении из церкви был вынут из тележки и посажен за стол. Занявшись хозяйством, она какое-то время не замечала, что внук как-то необычно себя ведет. Затем, вернувшись в комнату, она обратила внимание, что Гриша как-то ерзает по столу языком. Она подошла и ахнула. Позвала деда, и вместе они увидели на столешнице выведенную слюнями церковь.
– Как есть храм Божий, – рассказывала позже бабка своим знакомым. – И колокольня тут со звонарем, и паперть, и двери райския виднеются.
Позвали отца с матерью. Те пришли и обомлели, увидев такое творение сына.
Пошли все вместе к «батюшке», рассказали о случившемся, и благочинный заключил:
– Должно, у Григорья вашего способности есть к живописанию. Вы вот что: купите-ка ему карандаши да краски. Пусть себе рисует. Авось, и получится что.
Родители этот благоразумный совет тотчас исполнили, и Григорий, зажав в зубах карандаш или кисть, стал рисовать. Изображал он все, что видел: печку, стол, стулья, дома, людей.
Потом деде купил ему книжку с картинками, и Гриша стал весьма похоже срисовывать и картинки, и буквы.
Годам к десяти ему захотелось понять, о чем пишут в книгах. И он попросил отца помочь ему с грамотой. Отец пошел к сельскому учителю и договорился, что будет привозить сына в школу.
– Токмо нельзя ли парнишку мово как-нибудь побыстрее грамоте обучить? – попросил отец. – Чижало ему будет ходить в школу долго-то.
Учитель согласился и на это, и через неполный месяц Гриша уже вполне овладел грамотой. Читал он по слогам, а писал – по буквам.
Он стал часами просиживать за книгами, которые ему приносили отец с дедом. Большую часть времени Гриша, конечно, отдавал живописи. Особенно удавались ему иконы, однако лица, и он сам это замечал, получались какими-то безжизненными, а тени – либо слишком светлыми, либо чересчур темными.
В 1875 году отец привез сына в Самару, надеясь, что сбором милостыни Гриша прокормит сам себя – семья Журавлевых, ежегодно теперь увеличиваясь то на девочку, то на мальчика и уже не могла свести концы с концами.
Но Гриша стеснялся Христова промысла и, рисуя, сидел дома в комнатке, уступленной ему каким-то добрым столяром, жившем в подвале большого дома.
На его счастье, в том же доме, где жил столяр, снимал квартиру настоящий художник, живописец Федор Петрович Травкин, несколькими годами позже переехавший в Казань и открывший там весьма популярную в 80-х годах XIX столетия школу живописи. Узнав, что в одном с ним доме живет художник, пишущий зубами, он пригласил его к себе. Попав в мастерскую Травкина, Григорий уже ясно увидел свои недостатки и попросил его помочь ему с цветом.
Федор Петрович согласился и с неделю занимался с Журавлевым, передавая ему тайны «колера». Затем Гриша вернулся в деревню и стал уже профессионально писать иконы.
Заказы ему делали часто. Кто из деревни придет за новой иконой, а кто и из соседних деревень приедет:
– Напиши, Гриша, мне икону. Я тебе за это три гривенничка дам.
Он работал по пятнадцать часов в сутки, исполняя грошовые заказы. Но все же это был доход, крайне не лишний в семье. А кроме того, он уже не чувствовал себя обузой.
Весной 1881 году самарский губернатор А.Д. Свербеев задумал объехать вверенную ему губернию. Услышав от кого-то, что в Утеевке живет безрукий и безногий живописец, Александр Дмитриевич завернул в эту деревню и велел привезти необычного живописца в волостное правление вместе с его работами.
Журавлева немедленно доставили в правление, и Свербеев, побеседовав с художником и посмотрев его работы, пригласил его к себе в Самару, пообещав найти для него хорошие заказы.
В августе Григорий прибыл в Самару и прямо явился в Губернаторский дворец. Александр Дмитриевич ласково принял его, подтвердил свое обещание обеспечить его заказами и нашел для него удобную для работы квартирку. «С этого времени, писал в «Ведомостях» некто «почтенный автор» - у него началась серьезная работа для заработка, преимущественно иконописная, так как г. Губернатор заказывал ему массу икон, которые предназначал для своих знакомых, просивших сделать эти заказы». Одна из этих икон и была подарена Кафедральному Собору в Самаре.
В веселом расположении духа, при деньгах и обеспеченный заказами, Григорий вернулся к себе в деревню и принялся было за работу, как вдруг в самый Покров семья его погорела, насилу оставшись живу. Пришлось вновь строиться, жить по чужим углам и истратить все заработанные в Самаре деньги.
Но заказы продолжали идти. В 1882 году Григорий Николаевич получил весьма крупный и выгодный заказ от самарского епископа Серафима на восемь икон. К началу 1883 года он написал две из них и сдал епископу.
В начале весны ему поступило, с точки зрения его отца, еще более выгодное предложение: в Утеевку специально за Журавлевым приехал балаганный делец некто Сенинский и предложил ему показываться за деньги в Поволжских городах. Он посулил Григорию Николаевичу половину всего дохода от стоимости входных билетов и предложил взять с собой для ухода за ним деда с бабкой, обязавшись платить им 20 рублей в месяц и содержать всех троих на свой счет.
С первого мая 1883 года, предусмотрительно не подписав никакого контракта и выговорив условие отказаться от данного предприятия в любой момент, Журавлев начал показывать свое «шоу» в Казани в специально выстроенном для него балагане на Николаевской площади с вывеской «Чудо нашего столетия», в нескольких шагах от Черного Озера.
С 11 утра до 11 вечера он показывал себя публике, рисуя карандашом небольшие пейзажи или портреты царской фамилии, которые потом раздавал посетителям. Публика валила в балаган валом.
В конце представлений он очень уставал, глаза опухали и слезились, и дед с бабкой отвозили его домой в специальной тележке, благо жили они на той же Николаевской площади, в доме Розенбаума.
Давал свои представления в Казани Григорий Николаевич и летом 1883 года, а вот что с ним сталось позже, мне неведомо. Однако очень бы хотелось, чтобы дальнейшая жизнь этого необычного художника-самоучки сложилась счастливо, насколько это возможно.
