Собственно, дело обстояло следующим образом. Недалеко от полицейской управы шли себе по каким-то своим делам трое молодых людей, некто Келбедин, Симохвалов и Ключев. Хрустел под ногами молодой снежок, здоровый морозец бодрил, разговор был весел и приятен, словом, жизнь казалась им удивительной и прекрасной.
Следом, не сводя горячечного взора с одного из них, шла молодая женщина или, вернее сказать, девица, держа одну руку в кармане пальто. Затем она прибавила шагу и, почти догнав троицу, резко вытащила из кармана руку. Блеснула сталь револьвера, через мгновение плюнувшего огнем. Крайний слева вскрикнул и, не оглядываясь, бросился бежать. Двое других не менее резво последовали его примеру.
Девица, недобро усмехнувшись, побежала за ними, пальнув в левого еще два раза. Но, похоже, промахнулась. Троица уже забежала в управу, к зданию которой спешил городовой, услышавший выстрелы.
Добежав до крыльца, девица схватила револьвер обеими руками и направила на себя.
– Стой, – налетел на нее городовой, пытаясь отнять револьвер. – Не делай этого!
– Пусти, не твое дело, – пыталась отбиться от него девица.
– Нет, мое, – вырвав, наконец, револьвер из ее рук выдохнул городовой. – А ну, пошли.
За сии, прямо надо сказать, противоправные действия, девица, оказавшаяся дочерью служащего в местном казначействе коллежского асессора Сергеева, конечно, была заарестована и на время дознания препровождена в арестантский дом, в его, стало быть, женское отделение. И закрутилась машина следствия, которая остановилась лишь после полного выяснения всех обстоятельств этого дела. То бишь, ровно через 11 месяцев.
Обстоятельства явились следующие.
Девица Сергеева признавала себя виновной в покушении на убийство господина Келбедина, кстати, служащего писцом в том же казначействе, где служил ее отец. Однако совершила она сей неблаговидный поступок «вследствие сильного душевного волнения», вызванного, прямо скажем, совсем даже не джентльменским поведением в отношении ее самого господина казначейского писца.
– Сергей Венедиктович ведь жениться на мне обещали. Конфекты дарили в обертках, ландринки там всякие в коробочках, цветы. А как девственности меня лишили, так и запропали, глаз не кажут. А ведь это вам не комар чихнул – девственности за просто так порядочной девушке лишаться. Ранее-то, до этого самого делу, каженный день в дому нашем топтались. А после его Сергей Венедиктович, кот сучий, даже здороваться перестали при встреча-ах…
Все было, похоже, именно так, хотя писец поначалу все отрицал, заявляя, что-де, с девицей Сергеевой близко знаком не был, а, стало быть, девственности никакой ее не лишал.
– Она сама ко мне приставала: женись да женись. А когда я ответил отказом и стал ее избегать, она начала мне угрожать убийством. Я этим угрозам серьезного значения не придавал. А зря…
Но, слава Богу, нашлись свидетели, добрые люди, которые показали, что господин Келбедин был с Сергеевой в бо-ольшой дружбе, являлся не единожды к ней на дом и, вообще, считался ее женихом. И что де, Сергеева девушка тихая, скромная и даже помогает своим престарелым родителям, работая швеей на дому.
– На святочной неделе я как-то подошла к нему: здравствуйте-де, Сергей Венедиктович, – говорила Сергеева уже на суде, и глаза ее были полны слез. – А он мне: убирайтесь к чертовой матери. Я-де, с такими как вы девицами знакомств не вожу. И все это – на людях! Ну, я и решилась.
Присяжные заседатели Сергееву оправдали. В ее пользу было истолковано даже то, что на суд она явилась… в интересном положении, чего по прошествии года со дня разрыва их отношений писец Келбедин устроить ей ну никак не мог. Ведь что есть у молодой девушки? Только ее честь. И при ее потере бедной девушке уж и терять нечего. Так чего же теряться? Тем более, что лишиться девственности порядочной девушке, без всякой свадьбы, за какие-то там цветочки и ландринки – это вам не комар чихнул.
