Поэзия — та же добыча радия.
В грамм добыча, в годы труды.
Пожалуй, он не подозревал, какую правду сказал. Радий невидимо испускает смертоносные лучи, и всякий, кто хотя бы год день за днем перелопачивал отходы горной фабрики, в попытках добыть из них немного серебристого, быстро тускнеющего на воздухе, металла, обречен на жизнь недолгую и смерть мучительную. Мария Кюри тому подтверждение.
Поэзия тоже и облучает и убивает, и корежит жизнь. О чем предупредил другой поэт:
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью - убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
Одним словом, поэт – фигура трагическая по определению. Коли занялся страшным делом, переводом слов с божественного языка на человеческий, будь готов к ужасному концу.
Может быть, легче всех отделался француз Артюр Рембо (Arthur Rimbaud). За два года, с 1870 по 1872, написал он все стихи, благодаря которым прославился, и перестал заниматься этим гибельным делом, путешествовал, торговал в Африке кофе и колониальными товарами. Черными рабами тоже торговал. Вернулся в Париж и умер от рака в 37 лет. Роковой для поэтов возраст, хотя и не был уже Рембо к тому времени поэтом. Но облучение поэтическим радием, видать, неизлечимо.
Да и Пушкин, жизнь которого прервалась в том же возрасте, подумывал о том, чтобы перейти на другую жизненную колею. «Лета к суровой прозе клонят...». Поэтом, переводчиком на человеческий язык слов Бога, лучше быть в юном возрасте, когда и ухо лучше слышит «неба содроганье», и язык без костей, и желания без границ. Лучше и радостнее...
Впрочем, бывает, что и юность уж минула, и зрелый возраст проходит, уж и почетная старость на пороге, а господин Федор Тютчев, действительный статский советник влюбляется в смолянку, ровесницу своей дочери... Уж не для того ли, чтобы одарить родную литературу серией прекрасных лирических стихов? Стыд и позор только слов ради? Нет, нет, господа, страшное дело поэзия!
Не об этом ли одна ведьма (которой, несмотря на смертельное ремесло, удалось дожить до преклонных лет) при встрече попеняла другой ведьме, возрастом чуть помладше: «Разве вы не знаете, что в стихах все сбывается?» И не о том ли подумала, да не сказала, вторая ведьма, которой жизни оставалось два года: «А разве вы не знаете, что в стихах — все о себе?» Все, о чем наболтаешь сгоряча, обязательно к тебе вернется.
Так что в известном стихотворении, требуя всего-навсего скидки подоходного налога, В.Маяковский предсказал свое трагическое самоубийство 14 апреля 1930 года.
Просто так себя не убивают. По-видимому, в тот день все сложилось таким образом, что куда ни кинь, поэту был всюду клин. Только что он получил окончательный отказ от возлюбленной, Вероники Полонской. Она не собиралась ради связи с поэтом расстаться со своим мужем, актером МХТ Михаилом Яншиным. А другая возлюбленная, Лиля Брик, уехала с мужем Осипом в Париж, и от нее ни слуху, ни духу, ни письма. Наверное, разозлилась на своего Володичку.
Разозлиться было за что. Осенью 1928 года в Париже Маяковский разыскивал для любимой Лилички автомобиль. Эмигрантка Татьяна Яковлева, племянница известного русского художника А.Е.Яковлева, помогла ему купить замечательный «Рено», в котором можно было достойно разъезжать по улицам пролетарской Москвы. А Татьяна была – просто чудо: весела, красива, длиннонога, высока. Почти одного роста с Маяковским оказалась.
Ты одна мне
ростом вровень,
стань же рядом
с бровью брови...
Но и с Татьяной ничего не вышло. Не захотела она по зову влюбленного поэта возвратиться в страну победившего пролетариата. Где, по правде сказать, чуть не умерла от тифа во время Гражданской войны. И умерла бы, вероятно, если бы не заботы дяди, который перевез ее в Париж.
Трудно было Лиличке не узнать о Татьяне, которую с Маяковским познакомила ее же, Лиличкина, сестра, Эльза Триоле. И о поездке на два дня в Ниццу, где произошла встреча с Эллис Джонс, и где он единственный раз увидел свою дочь (то ли Елену, то ли Патрисию?) Лиличка тоже знала. У нее везде агентура. Она сама агентура! Ох, недаром ему вдруг ни с того ни с сего не дают выездную визу во Францию! Не обошлось здесь без Лилички! С этими женщинами вечная путаница и вечные недоразумения.
Впрочем, что такое недоразумения с женщинами по сравнению с мировой революцией, с которой, кажется, тоже начались разлады. Ради этой самой мировой революции Маяковский пошел на службу «атакующему классу». От службы в царской армии он в свое время «откосил», но на службу пролетариату пошел добровольцем, не будучи даже никаким партийцем. Футуризм – это революция! Революция – это футуризм!
И вдруг выясняется, что пролетариату, партии, ЦК, его служба не нужна, а вот прислуживаться становится необходимо. На выставку, посвященную двадцатилетию работы пролетарского поэта, пришло совсем немного людей и совсем не те, на приход которых он, честно говоря, рассчитывал. Организованный им и Осей Бриком ЛЕФ (Левый фронт искусств) оказался слишком левым. На что та же Лиличка намекнула ему. А намеки Лилички он понимал и словам ее верил. В результате они с Осей ушли из ЛЕФа и, в конце концов, оказались в РАППе, в ассоциации пролетарских писателей.
А здесь он почувствовал себя, героем собственного стихотворения «О дряни». Другого пути, кроме как стать лит. чиновником, заведующим подотделом поэзии, похоже, не оставалось. Иной из нынешних соратников радовался бы такому обороту. На заседаниях заседать куда как лучше, чем за рифмами гоняться. А при некотором опыте можно балладу про ГПУ написать. Или даже целую поэму.
Но, Боже ж ты мой, как воротит от такой перспективы! Раньше, в Гражданскую, было голоднее и холоднее, но интереснее. А нынче прилетает откуда-то чужая строчка: «Романтика уволена За выслугой лет», и понимаешь, что правда в ней. Романтиков революционных боев отставляют с важных постов. Даже Предреввоенсовета! А вместо них приходят какие-то серые чиновники, с которыми ему, Володичке, и жить не хочется, и Революции служить не получится. Ну их всех к черту!
Тем более, что и любимая женщина, которой только что признался в любви, отвергла его чувства. И даже пистолет, из которого он грозился себя прикончить, отняла! Браунинг, подарок чекистов!
Господи, ему уже тридцать семь лет, а он, оказывается, никому не нужен! Ну, в таком случае и ему никто не нужен! И он всем покажет и докажет, что он не мальчик, не ребенок, не...
Рука уже нашарила лежащий в ящике стола маузер. Оружие могучее, увесистое, не чета вашему дурацкому браунингу. Этот не промажет!
Больше ни о чем не думая, почти автоматически, он проверил, что магазине есть патрон, сдвинул предохранитель, без страха глянул в смертоносное отверстие и усмехнулся: «Ваше слово, товарищ маузер!»
Потом прижал ствол к левой стороне груди, где сердце, и нажал спусковой крючок.
