А лейтенант НКВД поднимает глаза на свою жертву, глядит в искаженное болью лицо комдива и говорит, усмехаясь:
– Больно, сука? А будет еще больнее. Хочешь еще?
Комдив, сам не понимая почему, отрицательно машет головой. Не хочу!
– Так сознавайся, гадина, что ты – польский шпион. И японский!
Снова удар молотком по пальцам.
– А-а-а!!!
Больно! Комдив знал, что такое боль, и знал, что ей нельзя поддаваться. Когда-то давным-давно, 7 ноября 1919 года, его красные конники столкнулись в бою с колчаковской стрелковой дивизией. Бой происходил в предрассветной полутьме. Может быть, потому в кровавой, с руганью, драке встретились лицом к лицу два командира. Красный командир, Константин Рокоссовский и командир белый, полковник Вознесенский. Полковник выстрелил во всадника. Пуля ударила в левое плечо, и этот удар чуть не вышиб краскома из седла. Боль была неожиданно сильная. Хотелось отбросить в сторону саблю и схватиться за горящую рану, из которой уже текла горячая кровь. Но Константин Рокоссовский сдержался и, застонав, собрал последние силы. За миг, налившись животной злобой, он нанес золотопогоннику смертельный удар, разрубив его сверху вниз и слева направо.
Но здесь, в пыточной камере, когда ты измордован, привязан к стулу и сил уже нет сопротивляться боли, что делать сейчас? Неужели нет никакого выхода, кроме как сознаться, подписать все глупости, которые его заставляют подписать, и пусть перестанут мучить, пусть даже убьют. Он уже не боится смерти. Его дважды выводили на расстрел, и был этот расстрел инсценировкой. Пусть выведут в третий раз, пусть убьют по-настоящему! Только пусть прекратят это мучение!
– А-а-а!!!
– Сознавайся, мать твою..!
Константин Рокоссовский вытерпел пытки и никаких показаний против себя не подписал. Протянул нескончаемые 30 месяцев, выдержал мучения и, как оказалось, пережил своих мучителей и палачей. При очередной смене начальства на Лубянке, их расстреляли. А Константина Рокоссовского в марте 1940 года выпустили и подлечили (вставили протезы вместо выбитых зубов, срастили перебитые ребра). Пока бывший комдив Рокоссовский сидел в тюрьме Ленинградского НКВД, в Красной армии появились военные звания, и он получил петлицы генерал-майора с большими золотыми звездами.
Потом была война, и он командовал на этой войне дивизиями, армиями, фронтами. И никогда не расставался с пистолетом. Решил для себя еще тогда, только хлебнув холодного воздуха свободы, приправленного невским ветром: живым в руки чекистов больше не попадать. Застрелиться, если придут арестовывать во второй раз.
Жизнь устроена так, что во все времена в любой стране в армию идут и армейскую карьеру делают люди по нраву своему вольные, и даже своевольные, храбрые, которые не боятся никого и ничего. Даже смерти не боятся.
Такие люди подчиняются строгим правилам чести. Можно сколько угодно смеяться над моральным кодексом немецких генералов, противников Константина Рокоссовского во Второй мировой войне. Но нет сомнения, что каждый из них ради соблюдения этих глупых правил чести, готов был пустить себе пулю в висок. Ибо каждый из них понимал, что только честь позволяет им командовать другими и посылать этих других на смерть.
Человек, который выбрал жизнь после того, как по нему всласть потоптались, уже никогда не будет знать за собой жестокого права распоряжаться чужими жизнями. И станет доказывать свои командирские права чем угодно: грубостью с подчиненными, неоправданной жестокостью, лукавством и двусмысленным поведением с равными, беззаветным заискиванием перед старшими.
В эту пропасть свалились многие советские генералы, в большинстве своем в пыточных подвалах не побывавшие, но ими до смерти напуганые. Свалился в нее и Г.К.Жуков, коллега, соратник и соперник Константина Рокоссовского. Сам же Рокоссовский едва удержался на краю. Может быть, именно потому, что навсегда запомнил: когда молотком бьют по пальцам ног – это очень больно.
