Из письма профессора М.Ф. Бартельса Попечителю Казанского учебного округа С.Я. Румовскому, 1808 г.
Обстоятельства, «которые могут помешать успехам этого молодаго человека», в жизни Григория Борисовича Никольского встретились. Ими явились религиозность «с некоторою примесью фанатическаго, – как писал профессор Н.Н. Булич – мистицизма», а главное – стремление к получению чинов и наград и прямо-таки непреодолимая любовь ко всякому начальству.
Являясь по происхождению сыном дьякона и окончив Владимирскую семинарию, а в 1808 году Педагогический институт, вначале он сумел понравиться Попечителю обширнейшего Казанского учебного округа, включавшего одиннадцать губерний, Вице-президенту Императорской Академии Наук Степану Яковлевичу Румовскому. Попечитель, представляя его первому в истории России министру Народного Просвещения графу Петру Васильевичу Завадовскому, писал, что Никольский учился в институте «чистой и прикладной математике с неподражаемым прилежанием и бесподобными успехами». Именно по протекции Румовского Гриша Никольский получил в Казанском университете сходу место преподавателя со степенью магистра и жалованием старших гимназических учителей, до чего иным в подобном случае было бы топать и топать, и в том же 1808-м стал читать студентам «начальные основания чистой математики». «Вслед за этим, – пишет Булич в первой части своего интереснейшего труда «Из первых лет Казанского Университета», – он стал преподавать латинский язык в высшем классе гимназии, а в 1811 году сделан был секретарем училищного комитета, кроме того он нес и многия другие обязанности».
Адъюнктом (как, впрочем, экстра, ординарным и заслуженным профессором) он стал по собственному прошению в 1810 году, не предоставив никаких печатных трудов и не заимев ученых заслуг. Погоня за материальным благополучием и званиями отвлекали от научной деятельности, хотя Никольский продолжал подавать надежды в области исследования свойств чисел. Как писал сам Никольский, «по силам и возможности я не переставал заниматься…математическими науками».
Но это были только слова, и профессор математики Мартин Бартельс, коему было поручено Румовским руководить научной деятельностью Никольского, махнул на Гришу рукой и занялся действительно талантливым математиком магистром Николаем Лобачевским.
А Григорий Борисович продолжал расти. В 1814 году он выпросил себе звание экстраординарного профессора, а в 1816-м, по кончине профессора прикладной математики Реннера, он стал читать студентам и этот предмет, присовокупив к нескольким своим окладам еще 800 рублей в год.
К слову сказать, лекции Никольского студенты посещали более охотно, чем лекции Николая Ивановича Лобачевского, начавшего преподавать математику студентам с 1814 года. Лобачевский к лекциям относился очень серьезно и был более строг, чем набожный Григорий Борисович, начинавший, например, доказывать равенство двух треугольников словами «С помощью Божию эти два треугольника равны потому…». Кроме того, часто студенты просто не понимали того, что вещал со своей кафедры Лобачевский, а Никольский, ища популярности, читал ясно и доступно, не выходя за пределы гимназического курса. Вскоре Григорий Борисович сделал еще шаг к своей мечте стать ректором университета, избравшись «безсменным заседателем» Правления.
«Безсменный заседатель есть ближайший помощник ректору в делах к правлению и университетскому суду принадлежащих, – гласил параграф 132 университетского Устава. – Он наипаче печется, чтоб в отправлении текущих дел соблюдаем был порядок, сохранены были законы и непоколебимы были полезныя и опытом утвержденныя постановления».
И он «пекся». Как писали в своих воспоминаниях бывшие студенты, в первые года существования казанского университета, отделившегося от гимназии в 1814 году, «к числу дурных привычек казанских студентов…принадлежало пьянство». Провинившиеся студенты лишались обедов, сажались в арестантские камеры и карцер, имеющийся в университете, но ничего не помогало. Никольский не справился с этой напастью ни будучи «безсменным заседателем», ни будучи ректором, и к середине XIX века установилась за казанским университетом репутация «пьяного университета», с чем был вынужден мириться даже Министр Просвещения А. С. Норов. Правда, кое-какой относительный порядок в этом деле удалось навести во времена попечительства М. Л. Магницкого, но с его удалением в 1826 году все опять встало на свои места.
Никольский опять умудрился понравиться новому попечителю, как до того пользовался расположением попечителей Румовского и Салтыкова. Более того, Михаил Леонтьевич полностью доверял Григорию Борисовичу, и именно во времена Магницкого Никольский получил, наконец, вожделенную должность ректора.
Будучи ректором, Григорий Борисович яростно осудил существующие до Магницкого порядки и в своей публичной речи в январе 1821 года назвал Магницкого «архангелом с пламенным мечем», и «высоким в христианских чувствованиях и доблестях попечителем», а науку – « дымом отверзстаго студенца бездны» и «надменными волнами лжемудрия».
По удалению Магницкого, Никольский быстренько перестроился и смог войти в доверие новому Попечителю полковнику Михаилу Николаевичу Мусину-Пушкину, который за участие Никольского в постройках университетских зданий ходатайствовал перед Комитетом Министров о крупной для него награде. И награда нашла своего героя! По решению Комитета Министров, высочайше утвержденному в 1838 году, Григорию Борисовичу была пожалована тысяча десятин земли – случай, единственный за всю историю Императорского Казанского университета! А, получив награду и став почетным профессором университета, Григорий Борисович подает в отставку, ибо ждать от службы было уже нечего – все, что она могла ему дать, он взял.
На этом Божие попустительство относительно деяний Никольского окончилось, настало время платить за грехи.
В 1840-м году его разбил паралич, и он четыре года прожил в горе и страданиях. И лишь в 1844 году, на 60-м году жизни, Бог прибрал его к себе, посчитав, очевидно, что Никольский заплатил за все сполна…
