Выражение лиц встречающих было выжидающе напряженным: предшественника Гейнса, Николая Яковлевича Скарятина за полтора десятка лет его губернаторства знала в городе каждая собака. Нечистые на руку чиновники побаивались, но уважали; деятельные и честные государевы служаки весьма высоко ценили его ум и энергию; бородатые народники, студенты и прыщавые гимназисты, почитывающие запрещенные книжки, боялись, как огня; рецидивисты-гастролеры объезжали город стороной, не желая даже пытаться что-либо урвать в Казани, покуда жил в ней Николай Яковлевич, а дамы и местное дворянство его просто обожали. Словом, он был ясен и понятен всем.
А вот генерал Гейнс был для многих загадкой. Конечно, в городе о нем кое-что узнать удалось.
Было известно, что был он сыном генерала и гречанки и происходил из дворян Эстляндской губернии. Что родился в 1834 году, окончил курс в Дворянском полку, в 1853 году произведен в прапорщики, а в 1855-м, будучи подпоручиком, сам напросился на фронт и принимал самое непосредственное участие в обороне Севастополя.
Был ранен и контужен и за геройские действия награжден производством в поручики и орденом святой Анны 3-й степени с мечами и святого Станислава 2-й степени с мечами тоже.
Говорили, что он закончил Николаевскую Академию Генштаба, отличился в подавлении Польского мятежа (это осуждалось либерально настроенной частью городской интеллигенции), а затем, уже в чине генерал-майора, служил правителем канцелярии при первом генерал-губернаторе Туркестана Константине Петровиче фон Кауфмане, который Гейнса, как тоже удалось узнать, весьма ценил.
Затем по коловратности служебных судеб в России, был Александр Константинович и директором департамента Министерства путей сообщения, и одесским градоначальником, и губернатором Тургайского края.
Некоторые знали его, как этнографа, некоторые – как неплохого литератора, однако человеческие качества нового губернатора оставались для казанцев загадкой: кто-то говорил, что Гейнс большой проныра и плут, кто-то, что он – добрый и порядочный человек, весьма огульно оболганный недоброжелателями и завистниками.
Я тоже отношусь к Александру Константиновичу двойственно. Мне импонирует то, что он, во время травли русского живописца Василия Васильевича Верещагина, отказавшегося от звания профессора живописи, один из немногих выступил за него и защищал его взгляды на страницах столичной прессы. Импонирует то, что Гейнс, как и Верещагин, считал, что «художник до тех пор может только совершенствоваться, не искажая таланта, пока он вполне свободен в своих действиях; до тех пор, пока он не пустит корни в почетное место; пока он не чиновное лицо». («Голос», СПб., 1874, № 272). Однако, думая так, Гейнс действовал иначе, корни «в почетное место» запускать всячески стремился и «чиновным лицом» был уже давно. В этом и сказывалось двойственная, а значит, в конечном итоге, лицемерная его натура. Кроме того, чиновник действительно убил в нем художника, и его литературные вещи, как справедливо замечает В.О. Михневич в своей критической работе «Наши знакомые», появлялись со все портящим «апломбом государственного ума».
В Казани Гейнс совершенно ничем себя не проявил, разве что ухаживаниями за старой девой, купеческой дочкой Ольгой Сергеевной, так что горожанам, собственно, так и не удалось ни полюбить нового губернатора, ни зауважать или возненавидеть. Первый год его губернаторства все шло по установленному его предшественником порядку. А вот в 1882-м порядок стал давать сбои: в городе то и дело стали появляться какие-то мутные не установленные личности, забузили студенты, поднял голову уголовный элемент. И Александр Константинович поспешил ретироваться: получив чин генерал-лейтенанта, быстренько подал прошение об отставке и был уволен, передав полномочия новому губернатору Леониду Ивановичу Черкасову.
Много времени Гейнс проводил за границей, и хотя был у него неплохой пенсион, а майорат в Царстве Польском, коим он был награжден, приносил годовой доход в 750 рублей, денег все же не хватало. И он уговаривает-таки Ольгу Сергеевну Александрову выйти за него замуж.
Дочь дважды городского головы, богатейшего на Казани купца-мильонщика, коммерции советника и почетного гражданина Сергея Евсеевича Александрова, унаследовавшая после его смерти огромный капитал, а после смерти в 1883 году брата Александра удвоившая его, Ольга Сергеевна незадолго до своего замужества ликвидирует весь семейный бизнес, а вырученные капиталы вкладывает в ценные бумаги, приносящие хорошую ренту.
Замужество с бывшим губернатором нисколько не меняет принятый ею образ жизни. Она по-прежнему пропадает на всевозможных собраниях многочисленных попечительских советов и благотворительных обществ, членом коих она состоит, ведет себя в быту, как старая дева, и продолжает широко жертвовать заработанными отцом и братом деньгами, приводя своего муженька в состояние крайнего изумления.
Ольга Сергеевна благодетельствует Второй (Ксенинской) женской гимназии, Родионовскому институту Благородных девиц, Ложкинской богадельне, учреждает и содержит на собственные средства среднее Училище для девиц «звания духовнаго».
Десять тысяч она отдает на учреждение новой богадельни для мусульман, ее «иждивениями» выстраивается на Ново-Горшечной (ныне Бутлерова) новое здание Александровского приюта.
В 1889 году 85 тысяч она жертвует на открытие в Забулачье больницы с амбулаторией, а в 1890-м – 500 тысяч рублей на учреждение Городского музея и дом брата на Воскресенской с магазинами, гостиницей, двумя ресторанами и жилыми квартирами, известный казанцам, как Александровский пассаж, на строительство которого покойный брат Александр ухлопал около 800 тысяч рублей.
Такого размаха пожертвования не могли пройти бесследно для ее мужа, поправлявшего здоровье в далекой Ницце. Пересчитав как-то, что богоугодные дела женушки тянут уже на кругленькую сумму в 2 миллиона рублей, Александр Константинович прослезился, вконец израсстроился, приложил руку к месту, где у него было сердце, охнул тихонечко и отдал Богу душу. Случилось это 29 декабря 1892 года.
Так-то вот.
