Н. Мамаев. Записки, 1901г.
Путь Ивана Петровича Жукова и Елизаветы Федоровны Шульц друг к другу был, действительно, далекий. На первый взгляд, они никак не должны были встретиться: он служил на Волыни, она жила в Архангельске, он был на юге России, она – на севере. Но именно такой расклад и был нужен Провидению, а может, являлся специально приготовленным, чтобы стечение обстоятельств, не могущих случиться, привело их друг к другу.
Случилось так, что штабс-капитан Иван Жуков, дворянин и казанский помещик двадцати семи годов от роду, за принадлежность к Южному Обществу, тайной организации масона П.И. Пестеля на Украине, был судим вместе с прочими заговорщиками, разжалован в солдаты и сослан в Архангельский гарнизонный батальон.
Комендантом Архангельска, в подчинении коего находился гарнизон, был генерал-майор Федор Иванович Шульц. А у него была дочь Лиза. Вот так линии судеб Ивана Жукова и Елизаветы Шульц пересеклись в единой пространственно-временной точке.
Несмотря на то, что Шульц был генерал, а Жуков – солдат, Иван Петрович, как дворянин, был принят в доме коменданта, который, похоже, жалел его.
Жуков был прекрасно образован, музыкален и красив, потому вскоре обратил на себя внимание Елизаветы Федоровны, красавицы, в которую нельзя было не влюбиться. Кроме того, в глазах Елизаветы Федоровны Иван Петрович был и борцом, и жертвой. «Борец» в Жукове вызывал восхищение, «жертва» – желание посочувствовать и успокоить. Словом, молодые люди объяснились, и оказалось, что чувства их взаимны. И тогда они поклялись любить друг друга вечно, несмотря ни на какие препятствия. Инициатором клятвы был, конечно, Иван Жуков.
Вскоре Иван Петрович попросил у генерала руки его дочери. Шульц, несмотря на свою доброту, наотрез отказал ему. Да и, собственно, какой нормальный родитель захочет видеть свою дочь женой простого солдата с опасными достоинствами и подмоченным прошлым.
И Елизавета ударилась в отчаяние. Была она в том возрасте, когда советы старших кажутся глупыми, а их действия и поступки в желании оградить своих чад от неприятностей – не иначе, как тиранством. Именно тиранством, а не попыткой ослабить привязанность к Ивану Петровичу, и был объяснен ею отказ отцом Жукову от посещения их дома.
Тогда солдат напомнил о клятве. И они стали встречаться тайно. Вскоре Иван Петрович настоял на том, чтобы Лизавета доказала делом, что ее клятва не пустые слова. «В одно из тайных свиданий, – писал историко-литературный журнал «Исторический вестник», – Жуков… своим мастерским, красноречивым языком, представил Лизавете Федоровне, что если люди по своим предразсудкам расстраивают их счастье и не соглашаются на их соединение, то есть Бог, который видит их чистыя сердца, полныя любви друг к другу, и, конечно, в неизреченном милосердии своем благословит их брак, хотя бы и не освященный по обрядам церкви. Увлеченная не столько доводами его убеждений, сколько силою своей собственной любви, давно нашептывавшей ей то же, что говорил Жуков, Лизавета Федоровна согласилась… Последствием этого было, что сам Шульц вынужден был спешить браком…»
И было венчание, и была свадьба. Только-только уселись за стол, только подняли бокалы за здоровье новобрачных – почтовый колокольчик за окном. Глянули – фельдъегерская тройка. И сам гонец – с пакетом в залу, где пиршество и гости…
Шульц с трудом разломил печать и вскрыл конверт; стариковы руки задрожали, строки закружили в глазах:
«…а засим, согласно письма вышеупомянутаго Жукова к Его Высочеству Великому Князю Михаилу Павловичу исходатайствован перевод его на Кавказ, а потому предписывается вам, Ваше Превосходительство, тот час, не медля нимало, отправить Жукова с сим же фельдъегерем к новому месту его служения…»
Свадьба расстроилась. С большим трудом удалось уговорить фельдъегеря немного повременить с отъездом, чтобы закончить обед и хоть как-то собраться в дорогу. Потом Жуков простился с молодой женой и уехал. А через год у Шульца открылись старые раны, и он умер, оставив дочь и крохотного внука одних во враждебном городе, ибо от Елизаветы Федоровны отвернулись все. Родни в Архангельске никакой не было: мать умерла уже давно, старший из братьев служил в далеком полку, а двое младших учились в Кадетском корпусе.
И она решает ехать в Казань, к матери мужа.
Продав все имущество, Елизавета Федоровна с сыном и горничной приезжают в Казань. «Расспросив, где живет ея свекровь, – рассказывает в своих «Записках» дальний родственник Жуковых казанский дворянин Н.И. Мамаев, – она направляется к указанному дому. Подъезжая к крыльцу, она была поражена представившимся ей зрелищем. У ворот дома стоял погребальный катафалк, окруженный толпой народа. К крыльцу была приставлена крышка от гроба. Войдя робкими шагами и с замиранием от предчувствия сердца, в зале она увидела покойника, лежащего в гробу на столе; около него свечи и священники в черных ризах. На тревожный вопрос: кто этот покойник? Получила ответ: А.М…., т.е. ея свекровь, к которой она стремилась, как к единственному пристанищу на земле».
Силы оставили ее, и она упала в обморок. Очнулась Елизавета Федоровна «на постеле» в незнакомом доме.
– Где я? – спросила она.
– У друзей, – ответила ей моложавая красивая женщина. Звали ее Варварой Васильевной Мамаевой, и была она из рода казанских дворян Мельгуновых. – Оставайтесь у нас, – сказала Варвара Васильевна. – Мы, кажется, родственники.
Так Елизавета Федоровна стала жить в доме Мамаевых, что стоял на Поповой горе, зовущейся ныне улицей Тельмана. Дом сей был куплен мужем Варвары Васильевны Иваном Даниловичем Мамаевым у дворянина Толбузина в конце 1825 года. Так что составители каталога-справочника «Республика Татарстан: памятники истории и культуры», вышедшего в Казани в издательстве «Эйдос» в 1993 году ошибаются, относя его появление к середине XIX века. Сей двухэтажный особняк с адресом Тельмана 2, еще стоял в 90-х годах прошлого века и был внесен в реестр городских архитектурных памятников, не подлежащих сносу. Но вот – снесли, и теперь на его месте высится впечатляющее административное здание из красного кирпича с башенкой и шпицем на ее макушке.
А дом этот был некогда весьма примечательным и походил на католическое аббатство, как описывались таковые в старинных книгах или исторических романах. «Со стороны двора, по всему фасаду, тянулась на деревянных столбах деревянная со стеклянными рамами галерея, служившая как для внутренняго сообщения, так и для хода на второй этаж дома, в который, впрочем, вела другая, «парадная» лестница. Галерея эта, кроме того, вела на чердак дома и вниз, в кухню, и, изгибаясь далее, выходила в наружные сени, – словом галерея представляла… сплетение разных перегородок, чуланчиков, подымающихся и спускающихся лестниц…» («Исторический вестник» 1901, февраль, стр. 474-475). В этом доме и жила, воспитывая сына, Елизавета Федоровна.
В первой половине 30-х годов Жуков, за личное участие в пленении известного предводителя горцев Кази-Муллы и за ранение в голову, по ходатайству главнокомандующего Кавказским корпусом барона Розена, был прощен. Ему вернули чин штабс-капитана и дозволили жить в своем казанском имении в Лаишевском уезде с запрещением, однако, бывать в Казани и иных губернских городах без дозволения губернаторов. Добрый казанский губернатор Степан Степанович Стрекалов таковые разрешения Жукову всегда давал.
Встреча Елизаветы Федоровны с мужем произошла в приютившем ее доме на Поповой горе. «Но, – как пишет в своих записках Николай Иванович Мамаев, – такия сцены не описываются; их можно только чувствовать»…
